ТЕМА:

Однажды в Китае

Однажды к Мастеру Вану пришли трое его детей, и каждый желал странного.

- Отец, - жеманясь и краснея, сказал старший сын. - Мне кажется, я люблю мужчин больше, чем женщин. А среди мужчин я больше всех люблю Сунь Ахуя из соседней деревни. Он такой... такой!.. он как Бьякуи из "Блича"!.. Я понимаю, ты хотел видеть во мне опору в будущем, продолжателя рода и наследника своего мастерства, но... извини, я хочу иначе. Ничего, если я приведу в дом Сунь Ахуя, и мы будем спать в одной кровати и сидеть у огня, держась за руки?..

- Папа, - потупясь, сказал средний сын. - Мне кажется, я пацифист и не могу даже смотреть на оружие, мясную пищу и чужие страдания. Я понимаю, ты хотел бы видеть во мне сильного воина, победителя и защитника, который прославится на всю Поднебесную, но... извини, я хочу иначе. Ничего, если ты отмажешь меня от армии, и мы возьмем в дом нашего поросенка, которого мы откармливаем на Праздник Фонарей? Я назову его Пикачу, буду купать в теплой воде, повяжу на шею синий бантик, и мы с Пикачу будем кушать только растительную пищу!..

- Папа! - сказала любимая дочь Мастера Вана, Ма Сянь, водя изящной ножкой по глиняному полу. - Ты знаешь, я ведь молодая, красивая и умная девушка. Поэтому я хочу самореализоваться и пожить для себя. Я понимаю, ты хотел бы видеть во мне любящую жену, умелую хозяйку и заботливую мать своих многочисленных внуков, но... извини, внуков у тебя не будет. Ничего, если я уеду в город, стану там офисным работником, сделаю карьеру и стану чайлдфри? А по выходным я буду приезжать к тебе в дом престарелых на своем "Матисе" и куплю тебе замечательное кресло-качалку...

Мастер Ван уже открыл было рот, чтобы громко высказать детям все, что он о них думает, но так и не издал ни звука. "А нужно ли? - подумал он вдруг. - Да какое же я имею право решать за своих детей, как им жить, с кем спать, что есть, во что верить? Они же самостоятельные личности! Ну и что, что старшему всего семнадцать? Подумаешь, мне не нравится! Ничего, потерплю, зато дети мои будут счастливы! В конце концов, чем цивилизованнее человек, тем он толерантнее, так неужели я буду вести себя как дикарь?!"

- Хорошо, - устало сказал он, - живите как хотите.

...Прошло десять лет. Дети жили как хотели, а Мастера Вана просто заебало.

Он пришел к соседу поделиться своим несчастьем и увидел, что Мастер Чжан сидит в беседке перед садом камней, пьет сливовое вино и курит свою любимую кривую трубочку.

- Как поживаешь, сосед? - спросил Мастер Ван. - Все ли в порядке? Что детишки?

Мастер Чжан неторопливо отпил из чашки и ответил:

- Старший сын женился на дочери уездного судьи. Они живут душа в душу, сын хорошо зарабатывает, у них в городе большой дом. Средний сын служит в императорской коннице на южных рубежах Поднебесной. Он начальник "длинной сотни" конников. Враги боятся его, как огня, друзья любят, подчиненные уважают, а начальники ценят. А дочь - что ж, вон моя красавица-дочь, ее любимый муж и пять моих внуков...

- Невероятно! - вскричал Мастер Ван. - Но разве десять лет назад твои дети, будучи молодыми, горячими и глупыми, не приходили к тебе, желая странного?!

Мастер Чжан степенно кивнул.

- Как же тебе удалось воспитать таких славных детей?!

- Я просто сказал им, что если не перестанут валять дурака, я переебу их лопатой.

С тех пор последователей Мастера Вана зовут "толерастами", а последователей Мастера Чжана - "шовинистами".

© Мария Сурыгина

Ты можешь украсть булочку?

Мой товарищ Слава – огромный, мягкий дядька, рано поседевший. В душе оставшийся мальчишкой, с открытым, добрым, большим сердцем. Прошедший суровые жизненные испытания, он смотрит на мир, все так же улыбаясь, радуясь каждому дню, каждому взгляду жены или улыбке ребенка.

Он не может обмануть другого. Он никогда не крадет. Даже если все вокруг будут везти украденное «ничье» машинами, Слава не притронется к чужому.

Когда Славе было семь лет, он, как и все советские дети, пошел в школу. В нормальную, обычную школу. Общество лепит из нас нечто под стать себе. Каждый из нас – результат своего окружения. Славику в волнующей атмосфере школьного взросления достались обычные хулиганы. Они бегали на переменах через дорогу в хлебный магазин, и воровали там булки. Заходили вдвоем, проходили вместе через длинный, огороженный перилами прилавок. И выходили, заплатив три копейки за одну булочку. А в портфеле выносили булок на всю толпу. Все довольны, все смеются. Кроме, конечно, продавщицы.

Пришла очередь воровать для Славика. Он, конечно, знал от мамы с папой, что красть нельзя ни в коем случае, но, с другой стороны, его подталкивали товарищи. Ты что, не вор?! Кто, я не вор?! Конечно, я вор. Тогда пойди и укради! Сейчас пойду и украду. М-да.

В нем боролось родительское непререкаемое «нельзя» с мнением толпы малолетних придурков: «иди укради». Но – мамы с папой здесь нет, а товарищи есть. И они толкают его «Ты что, не пацан?»

Господи, если я сейчас не сделаю этого, кто я буду для них? Для друзей, которых только что обрел, которые уже считают меня своим. А потом? Они отвернутся от меня, они будут презирать меня. Как я буду дальше жить среди них? Они будут смеяться надо мной. Неужели я слабак? Нужно доказать, что я настоящий…

Славик вышел из школы с двумя товарищами по хлебному беспределу, и пошел через дорогу. Открыл дверь булочной и шагнул внутрь. Маленький для всех, но высокий для своих. Ему казалось, что все на него смотрят. А он должен сейчас украсть. Украсть! Но ведь нельзя! Боже, что делать? Руки тряслись, сердце выпрыгивало.

Семилетний ребенок. Это все было с маленьким мальчиком.

Что было потом, он помнит нечетко. Он взял теплую пахнущую булочку и просто пошел через кассу. С булочкой в руке. Закрыв, зажмурив глаза.

В следующем кадре был Славик и продавщица. Славик стоял посреди магазина, перед входом, а продавщица спрашивала, из какого он класса и как его зовут. Славик, естественно, сказал правду, а товарищи, конечно, разбежались.

Потом был звонок маме на работу от директора школы. Приезжайте, ваш сын украл хлеб. Когда приехала мама, Сява сидел у директора в кабинете, с портфелем за спиной и булкой в руке. Никто не отобрал ее у него. Небольшая булочка жгла ему руки, но ее некуда было девать, и он все также держал ее в руке. Ему казалось, что все смотрят на него и презирают его. Он был очень маленьким в тот момент.

Мама выслушала всю историю с каменным лицом, коротко поговорила с директором и классной, и сказала Славику «Пойдем!»
Славик трясся. Он думал, что его будут так ругать, как никогда ранее, ведь он никогда не делал подобного. Но то, что произошло дальше, он и не мог представить.

Мама сказала ему очень простые слова:

– Слава. Ты знал, что красть нельзя? Теперь извини. Я отдам тебя в детский дом. Мне не нужен сын-вор.
Слава, конечно, слышал, что существуют у взрослых такие угрозы по отношению к малолетним детям. Дети должны немного поскулить, сделав вид, что извиняются, и родители их, как правило, прощают. Никого еще не довезли до детдома из тех, кто это ему рассказывал.

Он поскулил, причем от чистого сердца. Он множество раз извинился и пообещал, что никогда и ни за что. Никакой реакции.
Это же мама. Она же меня любит. Как это – она меня отдаст? Кому? Куда? Чего вдруг? Не может быть, чтобы это было правдой.
Славик с мамой сели на старенький одесский трамвай и куда-то поехали. Все было очень обыденно. Уже стемнело, трамвай дергался и скрипел на поворотах, стекла дребезжали. Мы приехали, сказала мама, выходи.

Они оказались перед большим особняком, на воротах которого была надпись, гласившая, что именно здесь находится детдом. Славик струхнул уже не на шутку, все это было слишком, чересчур, так не должно было быть. Но, может, мама думает, что он попросит сейчас прощения еще раз? Мама, подергал он ее за руку, пожалуйста. Но мама выглядела совершенно отрешенной, и не слышала его.

Они позвонили в звонок, на зов вышла пожилая женщина. Что вам, спросила она?

– Вот я вам мальчика привела, он украл булочку – а нам вор в семье не нужен. Могу ли я его у вас оставить?

– Конечно, мы здесь, собственно, для этого и находимся, чтобы принимать таких мальчиков. У нас их много. Заходите. –

Тетка отперла ворота, впустив их внутрь. Славик онемел.

Старые деревья склонились над слабо освещенной аллеей, почти голые осенние ветки торчали из темноты, добавляя штрихи в общую картину детского ужаса. Что еще предстоит сегодня пережить этому мальчишке?

Они зашли в помещение, где тетка порылась, достала какой-то журнал и деловито начала записывать его имя, отчество, фамилию, год рождения, адрес родителей Славы. У мальчика почва стала уходить из-под ног. Он всем нутром понял, что мама никоим образом не шутит.

Он вдруг увидел, что отрывается от мамы, папы, знакомого детства, он почувствовал безотчетный страх дикой силы. Неизвестность не просто пугала – она не давала дышать.

Он представил себе, с кем он будет теперь проводить время и последующую жизнь, и почувствовал, что хулиганы из школы просто сосунки по сравнению с теми, кто живет здесь. Он почувствовал это всей шкурой, всеми фибрами. Было что-то в этом воздухе, что сразу сказало ему, ЧТО именно он здесь увидит, и КАК он здесь будет жить. Он услышал, что посещения детей раз в неделю – Боже, я буду видеть маму с папой ОДИН раз в неделю? Да, может, и еще реже.

Как быть?!

Семилетний мальчик.

Он взмолился. Из самых недр своей души он взмолился. Он умолял. Он кричал. Он просил так, как никогда не просил. Он искренне обещал, что никогда больше не будет ничего делать плохого. Мама, мамочка, прости меня! Я никогда, никогда больше не повторю этого! Мама! Слезы лились, но он не замечал ничего – только маму. Он внутри себя все решил – он действительно ничего подобного делать не станет – в жизни.

Мама смотрела на тетку, а не на Славика. Тетка же вздохнула, и сказала:

– Знаете, мне кажется, что он действительно больше не будет. Может, вы его простите? Временно, а? А если он, не дай Бог, еще раз что-то подобное повторит, то мы же всегда здесь. Приводите его, мы возьмем его в любой момент.

Мама. Она посмотрела на Славу, потом на тетку и сказала ей, а не ему:

– Возможно, вы правы. Пожалуй, я не стану отдавать его сейчас. Посмотрю, как он понял этот урок.

Они попрощались и ушли.

С тех пор прошло тридцать с лишним лет. Мамы Славика не стало через пять лет после этого случая. Отца – через семь. Болезнь.

До сих пор он не может переступить через те обещания, что дал тогда маме.

Привычка стала второй натурой.

Одновременно с проявлениями нашей родительской любви мы обязательно должны ставить детям определенные рамки, ограничения. Иначе это может привести к нежелательным и даже страшным последствиям. Быть может, делать это не так строго, как мама Славика. Хотя – кто знает, жестко это или нет. Может, лучше вырезать ножом крохотное образование сейчас, буквально по живому - хоть это и больно, чем потом мучиться с огромной выросшей опухолью, которая сожрет и себя, и других.

Суд и милосердие. Любовь и ограничение. Свобода и запрет.

Вот и всё: только две силы, которыми нам дано воспользоваться в воспитании наших детей.

Я все думаю: надо было очень сильно любить своего ребенка, чтобы, внешне не дрогнув, провести его через этот мучительный урок. Не каждый на это способен.

(С)maximblog